Пока выхожу из дома, ориентируясь по карте, оставленной одним из моих людей, вспоминаю жуткое — Моника помнит, что я натворил. А это чертовски не вписывалось в мои планы. Лишь всё усложняло.

Хрипло повторяю вопрос.

— Ты готов сдохнуть, Алдо? — откровенно блефую.

Бросаю взгляд на десятки пушек, нацеленных на мою голову, и громко усмехаюсь.

— Ты знаешь, на что я способен. Они не успеют выстрелить. Я буду быстрее.

Пускаю пыль в глаза. Для убедительности прижимаю дуло к спине Царапки, едва стоящей на ногах. Сейчас все её эмоции отрезаны. Это необходимо для того, чтобы в будущем она не получила травму из-за мяса, которое нам, увы, предстоит увидеть.

На горизонте появляется главный игрок. Алдо идёт плавно, уверенный в своей безопасности. И не зря — бронежилетом и боевой экипировкой всё тело закрыл. Остаётся в голову, но с таким количеством преданных псов далеко мы не уедем.

— Отпусти мою дочь, Шмидт. Живым тебе всё равно не уйти, не забирай её вместе с собой, — говорит лениво, даже вяло.

Но я вижу признаки острой тревоги. Его сдают подрагивающие ладони, нервная походка и орлиный прищур. Он тщетно пытается понять суть моего замысла, но мыслит слишком узко. Полагаясь лишь на силу, сам подставляется. Я не просто так устроил фейерверк с поджогом его припасов. Это был сигнал, но Алдо слишком поздно поймет, кому он был послан.

— Прикажи людям сложить оружие, — кривлю губы. — Или сегодня же похоронишь вторую дочь.

Усиливаю хватку на шее Моники. Зло щурюсь, чувствуя, как по венам бежит утерянный контроль. С демонстрацией пора кончать, иначе потом я никогда не смогу заполучить прощение Царапки. Даже сейчас желание залепить ей отрезвляющую пощечину обжигает руки. Меня безумно злит, что она поверила в спектакль, умело сыгранный кукловодом. Я втайне надеялся и вместе с тем до хрипоты боялся, что она не купится на жалкую драму. Тогда было бы хуже.

Черт возьми. Еще немного, и меня сожрёт проклятое чувство вины. И в качестве финального аккорда — её бледное, фарфоровое лицо с осунувшимися щеками и болезненно красными глазами.

— Я не глуп, — холодно бросает Алдо и кивает головой.

Со спины людей подсылает. Думает, что сможет заговорить мне зубы, но я улавливаю даже тихий шорох его крыс.

— Еще шаг, и я выстрелю, — бездушно роняю, фокусируя зрение на виновнике этой войны.

Снимаю ружье с предохранителя. До скрипа сжимаю зубы и подвожу дуло к голове единственного человека, которому я бы никогда не смог навредить.

— Ладно. Подожди, не торопись, — поднимает руки вверх и временно отступает. — Что ты хочешь?

Круг сплоченных солдат размыкается, но ружьё по-прежнему наготове. Это плохо. Даже с учётом уничтоженных припасов они смогут выстоять и отстрелиться.

Надо сильнее давить, хотя мне совсем не хочется, чтобы Царапка услышала предстоящий диалог именно сейчас.

Холодно приказываю.

— Пусть твои псы уберут пушки. Тогда и поговорим.

— Нет.

Сука. Зачем провоцируешь, если прекрасно знаешь, что за неверное слово будет расплачиваться Моника. Причем своей кровью.

— Хватит тянуть, не то за неделю всю семью похоронишь, — наматываю на кулак густые волосы Царапки и оттягиваю её голову назад, обнажая горло. — У тебя только она осталась. Нерешительность повлечь за собой то, с чем ты не справишься.

— Ты реально думаешь, что ради одного человека я готов потерять Каморру? — громко смеется. Искусственно и фальшиво.

— Да, потому что тебе нечего терять.

По щеке Моники течет слёза, и я как-то мимоходом начинаю поглаживать её затылок, не рискуя быть обнаруженным. Она не реагирует. Похоже, Нико дал крайне сильную дрянь.

— Ты смешон, Шмидт, — огрызается Алдо.

— Нет. Просто я знаю правду о твоём диагнозе, — желчно усмехаюсь, боковым зрением держась за хрупкие черты Царапки. — Зачем тебе деньги, власть, наркота и оружие, если жить-то от силы осталось полгода?

Его дыхание прерывистое и хриплое. Он сгибается от боли и пытается отдышаться. Похоже, новый приступ играет мне на руку.

— Откуда ты знаешь?

Слишком рано, старик. Главные карты еще не разыграны.

— Какая разница? — иронично смакую. — Ты подозрительно поздно вспомнил о дочери. Хочешь напоследок поиграть в счастливую семью, но ведь перед смертью не надышишься. Поверь, я с удовольствием заберу у тебя дочь. Прямо на твоих глазах. Это будет идеальная месть, не так ли?

Мысленно кричу — давай же. Мать твою, сделай то, что я хочу. Тузов за пазухой не осталось. Других вариантов нет.

— Ладно. Постой! — медленно выпрямляется и через хрип добавляет, обращаясь к своей шайке. — Опустите оружие. Не цельтесь.

Покорные псы подчиняются, запуская точку невозврата. Я быстро нахожу знакомое лицо и едва заметно киваю, чувствуя, как по пальцам струится бешеное облегчение.

Наконец-то. Пришло время финала нашей больной игры.

— Пусть выкинут пушки в сторону.

— Делайте так, как он хочет, — зло шипит Алдо.

В мгновение ока на улице остается лишь один вооруженный человек.

Я.

Хотя нет…я забыл о том, кто действовал по моему приказу и в тени тайно за мной следовал. О том, без кого я бы в жизни не выиграл в столь неравных условиях.

— Фелис, — криво улыбаюсь, — пора.

Смышлёный малый. Жаль, что так поздно смог нам информацию передать и о Монике рассказать, но чертяга всё же успел. Не зря я внедрил его. Алдо, конечно, никому не доверял, но в самом конце именно его оставил рядом с Царапкой. И это очень помогло. Хоть я ему и не приказывал, Фелис идеально выполнил то, что я бы хотел. Сперва специально играл на чувствах Моники, чтобы та поверила в сыгранную сценку, умело поставленную Алдо, а потом устроил огненное шоу и неплохо раскачал мрачную атмосферу.

Он же отправил мне планировку дома и указал точки с минимальным надзором. Иначе я бы ни за что до Моники не добрался.

Одним словом — хорошая работа. Из минимума максимум выжал.

Парень кивает и несется к воротам. Начинается жуткая суматоха, потому что я запускаю дымовую бомбу и сбиваю с толку солдат. Вокруг — хаос, крики и сирены.

Боже. Черт возьми, я до последнего не верил, что Гастон согласится на сделку. Он запросто может потребовать мою голову, но сегодня, к счастью, его цель — вовсе не я.

— Алдо Грассо, вы арестованы по подозрению в контрабанде, нелегальном хранении и распространении наркотиков и оружия. Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, — зачитывает Гастон.

Целый наряд карамбов оцепляет территорию. Копы вяжут всех без разбору. Им не мешает дым, потому что они передвигаются в специальной экипировке. Я же вынужден стоять на месте и наблюдать картину издалека.

— Какого дьявола? — хрипит Алдо. — Шмидт, что за херня происходит?

— Я опоздал на встречу, а знаешь почему? — вопрос риторический. Ответа он точно не знает. — Тебе не стоило хранить улики в комнате Моники. Слишком палевно, а уж раз ты решил раскрыть свою дочь, это место стало первым в моём списке. Как же надо было запугать Аннет, что она даже не стала использовать улики против тебя? Для этого ты и подобрался к Амелии, верно? Чтобы держать её на коротком поводке?

— Вы не имеете права! У меня договор с копами! — зло плюётся желчью.

Я убираю оружие и прижимаю к себе любимую жену. Мысленно обещаю, что исправлю всё это дерьмо, как только разберусь с последним призраком из её прошлого.

— Да, у тебя был договор, но ты стал слишком наглеть. Сделал монополию на рынке. Нарушил главное правило — не трогать гражданских. Напомни-ка, где сейчас мать Моники? А точнее — её тело? — холодно усмехаюсь. — Я обменял твою свободу на свою, так что удачи тебе. Хорошо проведи остатки своих дней в тюрьме.

Он начинает грязно материться и неадекватно вырываться из наручников. Несколько людей силком его уводят, после чего Царапка окончательно теряет сознание. Её тело совсем ледяное. Надо скорее сматываться.

Я лбом прижимаюсь к её щеке и хрипло шепчу.